Аркадий Суров
Поток сознания индейца Shmaki
I
Зурбаган
Омар Хайям выходит из ворот,
Он за спиной мешок стихов несёт.
Невероятным усилием воли, скрипя и постанывая, солнце поднялось над
горизонтом, и наступило лето. На кого наступило? На нас. Я бы даже сказал в нас.
Волны тёплого моря медленно меряют мёртвый мир. Золото рассыпано под ногами.
Зола. Пепел и сухие хитиновые панцири тараканов из наших голов. Ветер шуршит
и пыль забивается под ногти. Ногти нынешним летом растут огромные, как зубы
крокодилов.
«Кикимора… Ты – кикимора», - сказал мне добрый человек ночью в форточку.
Вот оно что… Теперь понятно многое: и желание свернуться калачиком на
прохладном лесном мху, и страсть к мётлам, и странное слово «овёс».
Поколеблено расстояние неизвестными водоносами. Боже, храни мой Талисман.
Мой Талес… Ман…
II
Зайцы
Если заяц сегодня коснулся твоей щеки,
Значит, мы с тобой, братуха, не старики.
Я долго буду кричать потомкам, потоками сбегающим в долину с отвесно
устремлённого к небу каменного обелиска. Я – висельник и утопленник, я – герой
и любовник, я – великое творение матери природы. И будут они слышать только
цикад в ночи и шелест набегающей на степи воды. Бесконечное естество моё
соприкоснулось с миром, и мир дрогнул, сжался и рассыпался на песчинки.
Бесчинства… кровавые распри жестоких толп… топот… табуны – истинные
хозяева степей!
Ты пробовал кобылье молоко?
И не пытайся! Это не легко!
Пока ещё здорово пахнет варёной кукурузой, но ржавчина уже захватила всё.
Тонны, пирамиды железа, когда-то великим волшебством сотворённые из бурых
гор, возвращаются к началу. Без крика и боли, тихо рассыпаясь в прах.
Смертельный сон металла… Смирение…
Не пробуждай во мне железный звон,
Я – старый слон,
И мне пора на слом.
III
Заря
Где ты теперь, моя Зарема,
Кому ты стряпаешь обед?
Твоё округлое колено
Опять мне застит белый свет.
Разве я собирался куда-то, разве я не сидел у реки и не пялился в бессмысленный
но прекрасный горизонт? Где вы, покой и величие взлетающих к небу огненных
искр, где ты, бесконечное ночное небо?
Хлеба, мне опять не хватает хлеба. Вода всё ещё течёт из крана, но струя всё
тоньше, и скоро капли звонко закапают по немытой тарелке.
Мелкий… Повсюду мелкий и злой шепоток предвещает… Укрощает… Пытается
укротить во мне зверя, способного проглотить солнце и луну одним махом, обсосав
и выплюнув звёздные косточки.
Я живу и буду жить так, как хочу, столько, сколько хочу. Попробуйте, сломайте
мне руки, гады!
Я – Shmaki, я насилье презирал,
Я наплевал на shmakскую корону…
Прощайте…
Здравствуйте…
И пошли они на фиг, эти греки!
IV
Зелень
Звёзды… Красными чирьями нависли с чёрного неба звёзды. Усталость – это
тёмная глухая ночь, густым ватным воздухом окружившая город. Кирпичи
потрескивают. Тяжёлыми нижними лапами дома топчутся по земле.
Я всё ещё жив. Ты будешь удивляться, но я всё ещё жив. Я жду лёгкой мысли,
способной унести меня к северным снегам, к бесконечным ледяным просторам
обоих полюсов.
Пингвины мохнатыми брюхами греют свои яйца, плещется среди льдин нерпа,
и белый медведь хищным глазом озирает окружающую белизну. Я чувствую то,
что он видит. Я тоже вижу… Я слышу…
Бритоголовый человек тонкими крючками жёлтых ногтей царапает мне плечо.
Чего тебе надобно, милый? Хлеба? Так нет его. Воды? Так она противна на вкус.
Крови? Конечно, крови…
Я всё ещё пахну свежею кровью.
Слезами. Ненавистью. Любовью.
|
